В его зеве пылало солнце — ярко-красный шар пульсировал, живой, в глубине драконьего горла, и она знала, точно знала, что будет, если Караксес выпустит его наружу. Это была не малышка Плясунья. Это была легенда, смерть с небес, убивающее пламя. И отец сейчас не мог стоять между нею и своим драконом.

...к этому моменту душа уже бродила бы по чертогам Мефистофеля вместе с тремя тысячами несчастных, чьи жизни сломал Касадор и его отпрыски. Не надеясь на то избавление, которое они получили сейчас. Стоит ли переживать о том, что не сложилось, если все сложилось довольно неплохо — каждый из них выжил и получил больше, чем то, на что рассчитывал в начале пути.

Она больше не злилась. Почти. Горечь была как привкус на языке, как старая рана, что ноет на перемену погоды, но не мешает жить. То, что некогда было болью, стало частью её силы. Но была боль, которая уйдет только тогда, когда Рейнира получит то, что не могла забыть ещё с юности.

...это и ест самое ценное сокровище, от первого до последнего символа. Она сама выводит каждую букву, каждую руну, каждый завиток. Делает это не ради славы или богатства, нет. Ради того, чтоб соприкоснуться с Легендой, увидеть Призрачного Ассасина воочию и услышать историю о вероломном предательстве из первых уст.

Оби не видит пред собой ничего, кроме окровавленной кисти Октейна, царапя руки, ломая когти и поскальзываясь на обломках, разбивая колени, летит к нему, неизвестно как оторвав куски бетона и бережно притягивает изломанное, хрупкое тело возлюбленного на колени. Дрожащие пальцы пытаются нащупать пульс...

Чародейка кокетливо улыбнулась и вдруг рассыпалась в его руках тысячью обжигающих льдинок, которые тут же превратились в сплошной поток воды. Геральт рванулся, жадно хватая ртом воздух, как будто его в самом деле только что окунули в ледяную воду и, проснулся.

...нынче обсуждали не только политику и новые ветви в родословных аристократов, но также неизвестных благодетелей, которые отважились наконец срезать побеги с фамильных древ, серьёзно угрожающих их здоровью. Свои симпатии общество выказывало по-разному...

Кэмпбелл материализовался в этом пабе, как весёлый полубог в кедах, которому приспичило бросить себе невозможный вызов: раскачать что-то унылое. Бейн на миг замер на пороге, втягивая носом воздух, и моргнул, как сова, впервые увидевшая свет...

A long time ago, when Bentley first appeared in his friend’s life, Aziraphale was wary of her — much like people fear a tiger in a flimsy cage. She, purring and growling, seemed like an extension and reflection of Crowley’s demonic essence. When that essence glinted in his golden eyes, the angel found it easier to accept...

Что, впрочем, не помешало сцапать кусок прямо так. Правда, им перед этим подали тарелки с водой и полотенцами, а чтобы хоть как-то себя отвлечь от ожидания и нетерпения половинчатый кот уже успел и в той воде поталапаться, и вытереться, и снова поталапаться...

Но место и правда хорошее. Тихое. Спокойное. Персонал не навязчивый. Еда — вкусная. Не только по ощущениям Цзияня, но и потому, как Ровер кушал. Чавкал и мурчал тихонько себе под нос. А если уж кот наслаждался, то и пища была великолепной. Запомнить и приготовить потом дома — новый план на ближайшие дни.

Получив вкусняшку, он принялся жевать, но одновременно с тем задержал пальцами за чужое запястье, чтобы Цзиянь не убирал руку: когда Ровер шумно чавкая расправится, обязательно и палочки оближет, и пальцы, тихо, сыто и воодушевленно мурча. Хотя это только начало, и кроме мяса предстояло познакомиться много с чем. После проявления внимания, разумеется, это важная пятиминутка.

Цзиянь осознавал то, что они не дома. В кафе, где есть и другие люди. Но и отказывать себе в том, чтобы баловать Ровера не мог. Слабый человек. Привыкший к тому, что кормит кота. Гладит кота. Ласкает кота. В прочем, все его действия были совершенно невинны. Подумаешь, мужчина кормит другого человека? Чего только не происходит в заведениях питания...

Кто-то говорил ей в этом долгом и утомительном путешествии, что можно прощать возлюбленного до тех пор, пока не начнёшь его ненавидеть; если чувство к Отцу было любовью, то оно скончалось в муках ещё до того, как к Медее вернулась память. Перегрызть поводок, вернуть контроль над своей жизнью — вот что имеет смысл.