То, чего простой люд недостоин.
Вот он, смысл.
Возможность продолжать своё существование и менять ту часть мира, что прилегает к тебе непосредственно, касается кожи, как дорогие ткани и жадные взгляды. То, что Юсупов не отдал бы пустоте, даже если бы от этого зависела вся жалкая справедливость жалкой толпы и презренное благополучие кое-как разделенного на неравные куски мира.

...она с облегчением стягивает жёсткий доспех мотокуртки, перчатки, сапожки, даже брюки — это тоже негнущаяся мотозащита, и остаётся в нежной золотистой тунике до середины обнажённых бёдер и тёплых носочках.
Она не сомневается, что его ничто не смутит и не оттолкнёт — ни её непарадный, не обложечный вид, ни голые ноги.
Осторожно, как кошка, Санса вступает в первую комнату...

Он дёргает рычаг. ТАРДИС скрипит, словно недовольная кошка, и резко наклоняется.
— Держись!
Это не падение. Это крутое пике во времени. Спираль напряжения, похожая на временную петлю. Зачёркните: это и есть временная петля. Узел на плоти Матрицы. Свернувшаяся, зацикленная линия судьбы. И ТАРДИС, глубоко вдохнув, разрывает её.
Всё распадается. И собирается снова.

За её беззлобной ухмылкой можно даже прочесть переживание, если сильно постараться — просто о нём ей хочется позаботиться примерно так же, как о звёздном ките. Нет, даже больше. Гораздо больше.

Ее пальцы чуть дрогнули в воздухе — не от сомнения, а от желания дотронуться до него так мягко, чтобы он сам сделал шаг навстречу.
— Касс… — ее голос стал низким, ровным. Не упрек. Не требование.
Она наклонила голову, прищурилась нежно, почти сонно, но с той внимательной мягкостью, от которой он никогда не уходил в оборону:
— Ты можешь сказать мне правду. Я же никуда не спешу.

Он сорвался со спины сына и закружился, вспыхнув рыжим, растрёпанным ястребком — огненной стрелой, бросающейся вниз с клекотом, пересекающим небо.
Тень ястреба и тень волка бежали рядом, в едином дыхании.
Они не чувствовали границ. Бежали, летели, прыгали сквозь туман и пространство, пока мир не стал переливаться всеми красками — от ледяной синевы до густого золота.

Полупрозрачный свет люстр скользнул по ее волосам. В этом сиянии Нарцисса выглядела ровной, собранной, безукоризненной — воплощением той самой «чистоты», которую так жаждала продемонстрировать мать. Чуть хрупкой, чуть отстраненной — как фарфор, которому приказано быть стальным.

Беллатрикс нередко пытаются упрекнуть в излишней прямолинейности, которая прочим студентам змеиного факультета несвойственна, но та лишь презрительно кривит губы: незачем таиться и прятаться, если ходишь по собственному саду с секретами.

«Я никогда не позволю себе упасть,» — вспоминаются Мисси слова ее прошлого «Я». И правда, на какой-то момент, пожалуй, она вновь ощущает себя излечившейся. Целой. Одним целостным Мастером.