Далия чувствует себя так, будто её мягко ударили по затылку. Звуки исчезли, исчез верх и низ, осталось лишь бессветное небытие и слепящие вспышки во тьме под веками; нет, это зарницы над Чёртовым рифом...

Лампочка замигала, как будто это мутный телевизионный экран вдруг начал вспыхивать ярким светом, как огни в темноте. Губы ведущей наливались красным, как набухающая каплями царапина, и снова тонули в чёрно-белой мути. Кровавые брызги запятнали бельевую белизну скатерти...

— А если бы я потребовал у тебя назвать моё имя, что бы ты ответил? — осеняет вдруг его, — Неужели ты мог бы выбрать? И кого бы ты выбрал — меня, древнего, как сфинкса, таймлорда, или цветущее наивное ядро, познающее мир?

— Я смог бы, — повторяет он убежденно, — Я собирал все твои имена, разбросанные по вселенной упоминания, древние легенды и страшилки на ночь, тебя упоминают от Андромеды до Магеллановых облаков. Ты знаешь об этом?

...он щёлкнул пальцами, воздух вокруг будто и правда стал чуть быстрее, — Я побегу. Потому что пока ты бежишь — ты жив. Пока ты бежишь — ты борешься. Пока ты бежишь — ты можешь успеть. И если ты рядом, Ривер Сонг, если ты в этом прыжке — со мной, а не просто за мной… тогда это не просто побег. Это движение вперёд. Это шанс.

Он умирал.
Это не было для Деймона Таргариена чем-то новым — жизнь принца, так и не ставшего королём, не раз уже скользила к финалу, то в пламени, то в заговоре, то в безумии чужих глаз. И всё же именно теперь, в этих тёмных, почти вязких водах, где небо утонуло вместе с ним, смерть ощущалась по-особенному… спокойно. Почти как возвращение.

В какой момент человек имел право закрыть кошелёк и с лёгким сердцем сказать: «я сделал всё, что мог», зная, какие суммы скрывались в его банках, залогах, предметах искусства, и даже в беззаботной привычке тратить на завтрак больше, чем некоторые — на зиму?

Дмитрий уже даже раздражения не почувствовал, только привычно закатил глаза к потолку. Есть то, что никогда не изменится — это умение Лейн обходить и игнорировать прямые приказы. Вот и Ноа научила уже плохому. Скоро так вся команда будет бегать на вылазки за его спиной.

Он ведь понятия не имеет, сколько ей лет. Кто она вообще такая. Теперь, когда ее одержимость получила объяснение, призрак прошлого, неуловимая тень, существование которой он не смог никому доказать, обретает плоть, и ее амнезия не делает эту фигуру менее явной, менее ощутимой.

Самый богатый мужчина в мире пугает и ужасает. То место, где сутками кипит жизнь и бурлит работа клерков, ныне внушает тревожные мысли. Даже тени, и те становятся особенно длинными, а звуки — особенно громкими. В воздухе витает напряжение, которое кажется очень свежим.

Салфетка, оставленная на столе, лежала теперь как символ не флирта, а явного и свершенного выбора. С помадой вместо печати, с её почерком, который он мог бы узнать даже сквозь заклинание сокрытия. Касс притронулся к ней не сразу — потому что знал, что от этого жеста, простого, как «согласен», уже ничего не отыграть обратно.

— Знаешь, я только что придумала новое правило для моего дома: если слишком привлекательный мужчина ростом около шести футов пересекает мой порог, он обязан снять свою рубашку, — она ехидно улыбнулась и тут же добавила, — В целях безопасности, разумеется.

Кассандра широко улыбается, сплетая пальцы рук и устраивая на них подбородок. Она уже здесь, с этим ничего не поделаешь, можно только смириться. И начать объяснять зачем её, собственно, вежливо попросили прийти. Желательно, причина должна быть веская, в противном случае придётся пускать в ход свой собственный и очень надёжный способ всё выяснить.

По-хорошему мы занять себя вкусняшками или забраться на диван, чтобы отдохнуть, а там и дождаться еды — потом всё само устаканится, найдется и внимание на подарки, и силы на игры, и много чего ещё. Но это «если бы». Если Цзиянь не был его человеком, а Ровер не был бы котом, пускай даже половинчатым...

Но Цзиянь пока молчал. Просто набирал еды в тарелку. Не самой полезной, не той, что делает своими руками. Но голодный кот — голодный кот...