...хотел сохранить её в чистоте момента: Энид, говорящую и молчащую, остроумную, противоречивую, ускользающую и всё же оставшуюся с ним. Его тянуло к ней не как к разгадке, а как к источнику тепла, которое хотелось просто не потерять. С ней хотелось начать с чистого листа, может быть.

Добрый. По-настоящему и без расчета добрый. И при этом еще и маглорожденный, а значит, понятия не имеющий о том, кто такие Блэки и насколько опасным для него может быть общение с кем-либо из этой семьи.

Трезвый взгляд Офелии его обжигал как хрустальный лёд, выдержанный в таких температурах, что стал напоминать азот. Не нужен был третий глаз, чтобы увидеть правдивость ее слов. Не нужно было полной твердости в ее жестах, чтобы зажечь в нем новую искру. Он влюбился заново и увидел... Как называлось это слово, поселившееся в чужом организме?

Кощей был нацелен, точно стрела, и натянут, словно тетива, и напряжён, как сам лук, который должен выпустить стрелу в полёт. Всё это кружилось в нём, поддерживаемое сводами, оставленными в награду Смертью, бодрящим маршем, в который со временем превратился четырёхтактный ритм, и тёплым, подстёгивающим голосом его собственной, прекрасной и опасной ТАРДИС.

Кто сказал, что великие хтонические твари не могут устать? Их усталость ещё хуже, она вселенская во всей своей опасности. Такие как они просто банально могут забыть отдохнуть и угаснут в мириаде веков и даже тысячелетий. Для них жизнь человека только моргание собственных глаз. И змею нужен был этот отдых.

Неловкость, с которой они обсуждают щекотливую тему, даже забавная, но этот спектр эмоций ей почти незнаком. Так чувствуют себя все, кто был рождён от живой плоти, будто всегда ходят по тонкому льду?

Их тела были полупрозрачны, казались мягкими и упругими, и просвечивали — внутри были видны какие-то разноцветные структуры, судя по всему, тоже сладкие. Кострище было выложено крупными кусками карамели, а внутри плескалась и полыхала тёмная жидкость. Пахло так пьяно, что голова пошла кругом даже у Лолиты.

На прикроватной тумбочке стояла чашка из его любимого сервиза, которая наполняла спальню пряным и немного карамельным ароматом кофе. Дело о резко прерванном сне было раскрыто.

Грэм не обманывается и опускается на одно колено, воспроизводя, будто заводная игрушка, знакомое движение, заевшее в памяти.
Чувство дежа-вю усиливается, едва не поглощая его.
Он поднимает взгляд на её лицо, наполовину скрытое за тенями. Ему хочется выть.

Он подцепил одну слоеную корзиночку, потом вторую.
— Никогда не доверяй вечеринке, где еда слишком вкусная, — пробормотал он, покачивая головой и одновременно набивая рот.
— Так, так, стой, — Доктор пробормотал это себе под нос, облизывая длинные пальцы, испачканные крошками, — Ты здесь ради конкретной цели, не так ли?
Да, дело. Найти того, кто пригласил его...

— Я… я заберу всё их мясо, — мечтательно заводит Фенрир, — я выпью весь мёд, — он облизывается, представляя недоступный ему вкус во всех деталях, — я порушу всю кухню… нет, я порушу все их залы, сгрызу все их руки, чтоб никто из асов больше не смеялся над запертым волком! Я покажу им, что такое страх! Я сам посажу их на цепь, чтоб они познали мои мучения!

В кромешной, обволакивающей, бархатной тьме Белла чувствует себя по-настоящему свободной, последние же месяцы в Хогвартсе лишь добавили этому ощущению остроты. Блэк собиралась воспользоваться оставшимся в стенах школы временем и насладиться дивным нектаром вседозволенности до последней капли.

Все его внутренние силы положены на то, чтобы не прокручивать в голове это чересчур серьёзное «наравне» и не менее торжественное «без цепей», сказанные ранее. Что Доктору известно о цепях, скрепляющих их временные линии, оборачивающиеся вокруг горла и постоянно душащие? Примерно ничего.

А уж свобода у него точно в крови.
Он видел это во взгляде: в том, как янтарные глаза блестят не только от злости, но от внутреннего жара, неукротимого и древнего, как дыхание первозданного огня.

Мисси смотрит на существо словно в кривое зеркало. Она видит в нем себя — потерянную, расколотую, изувеченную. Застывшую где-то посередине между жизнью и смертью, болью и ненавистью, надеждой и отчаянием. Заперев ее в Хранилище и подвергнув своему затянувшемуся психологическому эксперименту, Доктор ведь тоже хотел «починить» ее. «Исправить». Сделать «лучше».