В его зеве пылало солнце — ярко-красный шар пульсировал, живой, в глубине драконьего горла, и она знала, точно знала, что будет, если Караксес выпустит его наружу. Это была не малышка Плясунья. Это была легенда, смерть с небес, убивающее пламя. И отец сейчас не мог стоять между нею и своим драконом.

...к этому моменту душа уже бродила бы по чертогам Мефистофеля вместе с тремя тысячами несчастных, чьи жизни сломал Касадор и его отпрыски. Не надеясь на то избавление, которое они получили сейчас. Стоит ли переживать о том, что не сложилось, если все сложилось довольно неплохо — каждый из них выжил и получил больше, чем то, на что рассчитывал в начале пути.

Она больше не злилась. Почти. Горечь была как привкус на языке, как старая рана, что ноет на перемену погоды, но не мешает жить. То, что некогда было болью, стало частью её силы. Но была боль, которая уйдет только тогда, когда Рейнира получит то, что не могла забыть ещё с юности.

...это и ест самое ценное сокровище, от первого до последнего символа. Она сама выводит каждую букву, каждую руну, каждый завиток. Делает это не ради славы или богатства, нет. Ради того, чтоб соприкоснуться с Легендой, увидеть Призрачного Ассасина воочию и услышать историю о вероломном предательстве из первых уст.

Оби не видит пред собой ничего, кроме окровавленной кисти Октейна, царапя руки, ломая когти и поскальзываясь на обломках, разбивая колени, летит к нему, неизвестно как оторвав куски бетона и бережно притягивает изломанное, хрупкое тело возлюбленного на колени. Дрожащие пальцы пытаются нащупать пульс...

Чародейка кокетливо улыбнулась и вдруг рассыпалась в его руках тысячью обжигающих льдинок, которые тут же превратились в сплошной поток воды. Геральт рванулся, жадно хватая ртом воздух, как будто его в самом деле только что окунули в ледяную воду и, проснулся.

...нынче обсуждали не только политику и новые ветви в родословных аристократов, но также неизвестных благодетелей, которые отважились наконец срезать побеги с фамильных древ, серьёзно угрожающих их здоровью. Свои симпатии общество выказывало по-разному...

Кэмпбелл материализовался в этом пабе, как весёлый полубог в кедах, которому приспичило бросить себе невозможный вызов: раскачать что-то унылое. Бейн на миг замер на пороге, втягивая носом воздух, и моргнул, как сова, впервые увидевшая свет...

A long time ago, when Bentley first appeared in his friend’s life, Aziraphale was wary of her — much like people fear a tiger in a flimsy cage. She, purring and growling, seemed like an extension and reflection of Crowley’s demonic essence. When that essence glinted in his golden eyes, the angel found it easier to accept...

Что, впрочем, не помешало сцапать кусок прямо так. Правда, им перед этим подали тарелки с водой и полотенцами, а чтобы хоть как-то себя отвлечь от ожидания и нетерпения половинчатый кот уже успел и в той воде поталапаться, и вытереться, и снова поталапаться...

Много раз угощал своего любимца вкусняшками с рук. И, честно говоря, не мог устоять и сейчас. Чуть склонившись в сторону Ровера, протянул палочки с мясом ко рту. — Скажи «а», — негромко проговорил Цзиянь, любуясь.

Получив вкусняшку, он принялся жевать, но одновременно с тем задержал пальцами за чужое запястье, чтобы Цзиянь не убирал руку: когда Ровер шумно чавкая расправится, обязательно и палочки оближет, и пальцы, тихо, сыто и воодушевленно мурча. Хотя это только начало, и кроме мяса предстояло познакомиться много с чем. После проявления внимания, разумеется, это важная пятиминутка.

Цзиянь осознавал то, что они не дома. В кафе, где есть и другие люди. Но и отказывать себе в том, чтобы баловать Ровера не мог. Слабый человек. Привыкший к тому, что кормит кота. Гладит кота. Ласкает кота. В прочем, все его действия были совершенно невинны. Подумаешь, мужчина кормит другого человека? Чего только не происходит в заведениях питания...

— Мясо вкусмур-р, вкуснемр-р. Но блины тоже ничего. А если их в такую же подливу и с мясом, как было до... — он облизнулся, поведя хвостом. — Но мне не нравится кушать одному. Цзимр не мурчит и не совершенно чавкает, но может хотя бы жевать. С Ровером. А если Цзимр не нравится еда, поэтому не кушает, то он что, предлагает невкусмрр еду коту?

Заворожённо смотрел на то, как Ровер облизывает пальцы. Было в этом что-то… Такое. Мужчина и раньше любил наблюдать за тем, как Ровер приводил свою шёрстку в порядок. Погружало в транс. Медитацию. Вытряхивало все лишние мысли из головы. А теперь… Не знал. Что-то было, из-за чего не мог не смотреть. Не любоваться. На отрывать взгляда.

Мркнул на прикосновение к хвосту, кончик едва вздрогнул, но почти сразу улегся, найдя свой покой на чужих коленях и руках. Прищурился на несколько мгновений, замурчав чуть более выразительно. Коту и половинчатому коту нравилось, когда Цзиянь его трогал. Почти везде и всегда — нравилось. И будто бы всегда недостаточно...

...в кафе редко можно было приобрести что-то, кроме еды. Но… Хотелось получить небольшой сувенир на память. Как о первой настоящей прогулке Ровера в виде человека. Об игре в снегу, о хорошей еде, о теплом и уютном заведении. Обо всём, что случилось за это утро. Не фотография, но куда более вещественный предмет. Который можно будет приспособить.

Поднял глаза на Цзияня, вновь дернув ушами, и моргнул, глядя на него снизу вверх глазами широко распахнутыми, блестевшими, довольными, игривыми, прекрасными в своей исключительно кошачьей золотой раскраске, каких не бывало у людей.

Ровер, по меркам человеческой привлекательности, был хорош собой. А если к тому добавить грациозность кота и уши с хвостом, то… Страшно. Страшно представить себе реакцию других. Которые видят только внешнюю оболочку, а не то, что сокрыто внутри. Не увидят настоящего Ровера. Таким, каким видел его Цзиянь. Бесконечно ласкового. Обворожительно живого и любопытного. Очаровательного.

...чтобы рыбку и одной, и другой, и облизывать, и кусь, и оп — быстро кончилась! А там вот уже среди толпы и курочка, если верить запахам, да еще мясцо какое мелькнуло.. кусочками на палочках, очень сочно выглядело, аж дурно стало, как захотелось вкусить! А вон там, смотрите, огромные креветки, каких он прежде никогда не пробовал, но теперь был Цзиянь, чтобы пояснять, где и чего...

А сам он был залит солнцем. Чёрные уши светились, будто подсвеченные сотней ламп. Вихры чёрных волос растрепались и шевелились, будто кто-то их ласково перебирал. А за спиной будто раскрытые крылья непонятного существа. Могущественного. Смешливого. Плевать хотевшего на желания простых смертных.

Его человек! Здесь! Всё-таки вышел, как и думал кот, как и знал, что выйдет! Мгновенно вскочив, пока сердце продолжало биться и всё кругом такое бессмысленное и запутанное, он в несколько шагов двинулся навстречу своему человеку: — Цзимр! Чтобы обхватить его и стиснуть в обеих руках, упершись носом, сильно зажмурив глаза.

Забылся. Просто на краткий миг. Ведь почти всегда фокус внимания на Ровере. На котёнке, потерявшемся и найденном. А о том, что за спиной толпа попросту не вспомнил. Потому что в моменте главное — защитить. Убаюкать. Успокоить. И себя, и Ровера. Дать необходимую передышку для эмоций. Но…

...не так поставил ногу, а то и случайно чуть не наступил на собственный хвост и.... кажется, проехался по снегу добрый метр, а то и чуть больше. Только не носом и даже не пузом. То ли случайность, то ли Цзиянь успел среагировать, сменив положение. Потому что в итоге это именно его спина проехалась по свежему снегу, а Ровер — верхом на своем человеке, кажется, обхваченный знакомыми руками...

А, всё же, напугали его котёнка. Невольно вплетя руки в мокрые волосы, прижал чужую голову к себе. Мягко поглаживая по волосам, по ушам. Совсем легонько и трепетно. Драгоценный кот. Только для него нужный просто потому что Ровер — он Ровер, а не какой-то там избранный.

А очень хотелось домой. В тепло. Под самый бок. Мурчать. И чтобы никто не мешал. А завтра... завтра снова станет котом, и это будет привычный, радостный и понятный ему день. Без одежду, толпы и прочей нелепицы, непонятно для чего и за что свалившейся. На них обоих.

— Там сможешь согреться, — мягко беря Ровера за руки, легонько погладил продрогшие пальцы. — Не нужно стоять, просто сядешь в тёплую воду. Нальём тебе пены, чтобы ты мог из неё строить всякое разное. И уточку пустим, чтобы плавала.

...обычно расчесываться было очень приятно, когда Цзиянь брал волшебную расческу и делал хорошо. Особенно нравилось... да всё в расчесывании нравилось, даже нюхать остававшиеся волоски шерсти, собиравшиеся в расческе! И кусь расческу, и кусь руку, и пальцами хвать, и охота в процессе, и красоваться, и подставляться.

Уходить не хотелось. Даже на миг. Пожалуй, слишком привык постоянно быть с Ровером. А в их нынешней ситуации покидать кота не хотелось и вовсе. Даже на несколько минут. Так было бы спокойней именно ему. Встав на ноги, ещё раз погладил Ровера, а после вышел из ванной, чуть прикрыв дверь. Чтобы горячий воздух не покидал помещение...

Кто-то говорил ей в этом долгом и утомительном путешествии, что можно прощать возлюбленного до тех пор, пока не начнёшь его ненавидеть; если чувство к Отцу было любовью, то оно скончалось в муках ещё до того, как к Медее вернулась память. Перегрызть поводок, вернуть контроль над своей жизнью — вот что имеет смысл.