Возвращение должно ощущаться именно так: прохладой воды, знакомой шершавостью песка под ногами, острым светом бликов на тихих волнах в терпком запахе йода и соли, с неуловимой горечью. Он забывал об этой горечи, просыпаясь утром вдали от дома и моря, вдали от шепчущих волн, ласково пенящихся вокруг лодыжек.

Белоконечная звезда летела к ней, исполненная внутренних ритмов, четыре удара, гармоники сладки, как чистое время, и родны ей, как первое объятие. Мы встретимся, и Вселенная расколется. Внутренний хронометр, совершенный, как алмаз, идеально знал точку, когда всё случится, и точка эта пульсировала в её сознании, как тайное сердце, болела, как звезда, беременная взрывом; ближе. ближе. ближе. сейчас!

Энид смотрела, как он расстегивает рубашку, и будто теряла опору под ногами — медленно, неотвратимо. Она не отвела взгляда, не позволила себе даже моргнуть. Все происходящее было слишком личным, слишком тихим, чтобы разрушать его лишним движением. Тело как карта: плечи, которые держали на себе столько, что и не скажешь; грудная клетка, в которой билось что-то упрямое, дикое, но сейчас — обнаженное.

В конце мая в Питер и область пришла небывалая жара. Столбик термометра упорно поднимался каждый день к отметке тридцать градусов, весенне солнце палило нещадно. Последние учебные дни перед началом каникул, воспитанники детского дома проводили в раскидистой тени липовых аллей, которыми была засажена немалая часть территории учреждения для сирот.

На большой перемене школа превращается в настоящую преисподнюю: старшие и младшие классы всем составом высыпают из кабинетов в рекреации, превращаясь за считанные секунды в живое цунами из рук, ног, голов и неразборчивого шума голосов. Оно проносится по школе, сметая всё на своем пути и разделяется на мелкие шебутные волны только там, где встает выбор между столовой и улицей.

— Я ни во что не верю, — добавляет андроид холодно, дёргаясь от микроскопического замыкания в контурной цепи, к которому привело предложение поверить. Если бы RK900 просто верил, он не стал бы пытаться подстроиться под сложный психологический профиль Рида. Вера для людей. Вера для сломанных, заблудших механизмов, потерявших предохранитель от безумия девиантов.

Вот тут и появился броневик. Точнее, сначала появилась вибрация: металлические осколки на земле начали подрагивать, рассыпаясь сухими мелкими косточками. Потом послышался гул гусениц — хор басов, будто звук разбуженного роя. И только потом на горизонте, между изувеченными каркасами и мусорными холмами, в облаке пыли возник силуэт. Прямоугольный, массивный, потрепанный.

Из-под кровати раздавалось лишь шипение и предупреждающее рычание, стоило случиться какому угодно движению. Чужие ноги не выглядели привлекательными, и если даже было желание напасть — то это от страха разве что, от ужаса. Потому что кот ощущал, что сейчас не сможет прыгнуть как всегда, не сможет сделать кусь, не сможет... да даже вылезти, быть проворным и вцепиться лапами — тоже не сможет. Не этими ручищами с непривычными пальцами, такими длинными и... другими.

Цзиянь даже несколько раз моргнул, проверяя не привиделось ли ему. Но нет, в доказательство из-под сдвинутого от резкого движения одеяла торчал хвост. Кошачий. Не привычного небольшого размера, но будто вместо маленького котёнка в доме поселился матёрый котище. Здоровенный. С соответствующим новому размеру хвостом. Дёргавшимся из стороны в сторону.

— Всё жду, когда тебе надоест притворяться самым умным, но ты ведь не из тех, кто останавливается на полпути, правда? Ты пойдёшь до конца, поставишь на кон и жизнь, и гордость. По-твоему, когда я поднимала из руин наследство Саревока, не предусмотрела возможность, что кто-то может просто ворваться в храм с вооружённым отрядом и просто перерезать всех, кто попадётся под руку?